Цитаты автора "Булгаков Михаил Афанасьевич"

„Вы смеётесь надо мной, потому что я отличаюсь от вас. А я смеюсь над вами, потому что вы не отличаетесь друг от друга.“

„Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда. Но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются.“

„Вы судите по костюму? Никогда не делайте этого. Вы можете ошибиться и притом весьма крупно.“

„На свете существует только две силы: доллары и литература.“

„Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!“

„Успевает всюду тот, кто никуда не торопится.“

„Счастье как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь.“

„Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас!“

„Писатель всегда будет в оппозиции к политике, пока сама политика будет в оппозиции к культуре.“

„Свежесть бывает только одна — первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!“

„Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, — мой писательский долг, так же, как и призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что, если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода.“

„Добрая госпожа, есть дикая страна, вы не знаете её, это — Московия, холодная и страшная страна.“

„Преображенский: Если вы заботитесь о своём пищеварении, мой добрый совет — не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И — боже вас сохрани — не читайте до обеда советских газет.
Борменталь: Гм… Да ведь других нет.
Преображенский: Вот никаких и не читайте. Вы знаете, я произвёл 30 наблюдений у себя в клинике. И что же вы думаете? Пациенты, не читающие газет, чувствуют себя превосходно. Те же, которых я специально заставлял читать «Правду», — теряли в весе. […] Мало этого. Пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит, угнетённое состояние духа.“

„Преображенский: По какому делу вы пришли ко мне? Говорите как можно скорее, я сейчас иду обедать.
Швондер: Мы, управление дома, пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома…
Преображенский: Кто на ком стоял?..“

„…это очень дурно, вы меня простите. Бездарно в полной мере! И, кроме того, здесь он пишет «петухи налетали». Петух не летает, Р<удольф> М<аксимыч>!“

„А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова добрые
люди""? Ты всех, что ли, так называешь?
- Всех, - ответил арестант, - злых людей нет на свете.“

„Булгаков так описывал жене свои мучения по поводу постановки «Мольера» у Станиславского:
— Представь себе, что на твоих глазах Сереже (сыну Елены от предыдущего брака) начинают щипцами уши завивать и уверяют, что это так и надо, что чеховской дочке тоже завивали, и что ты это полюбить должна.“

„Вы бы, Михаил Афанасьевич, поехали на завод, посмотрели бы…
— Шумно очень на заводе, а я устал, болен, — ответил Булгаков. — Вы отправьте меня лучше в Ниццу!“

„Опять! Ну, теперь стало быть, пошло, пропал калабуховский дом. Придётся уезжать, но куда спрашивается. Всё будет, как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замёрзнут трубы, потом лопнет котёл в паровом отоплении и так далее. Крышка Калабухову.“

„Кто сказал, что нет на свете верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!“

„Против меня был целый мир — и я один. Теперь мы вдвоем, и мне ничего не страшно.“

„Звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле.“

„Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!“

„Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская — вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.“

„Никогда не перестану изумляться красоте моря. Глядя на него, я словно заглядываю к себе в душу, позволяя сознанию многое переосмыслить.“

„Я смотрю на полки и ужасаюсь: кого, кого мне придётся инсценировать завтра? Тургенева, Лескова, Брокгауза-Ефрона? Островского? Но последний, по счастью, сам себя инсценировал, очевидно, предвидя то, что случится со мною в 1929-1931 гг.“

„На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он всё равно не похож на пуделя. Со мной и поступили как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе. Злобы я не имею, но я очень устал…“

„[Главные черты творчества:] …черные и мистические краски (я — мистический писатель), в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта, яд, которым пропитан мой язык, глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противупоставление ему излюбленной и Великой Эволюции… упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране…“

„Боже, пропал калабуховский дом!“